Бумаги, найденные в домике тинро

Пока Борис тушит в продолговатой гусятнице картошку и кипятит кофе, прохожу в смежную — жилую и рабочую — комнату. С потолка здесь свисает огромный оранжевый шар, надувной, завинчивающийся — он отсвечивает как диковинная люстра в темноватом, еще не прогревшемся после зимы домике. Японские рыбаки используют такие шары для обозначения выставленных в море сетей. Все шары яркого цвета — белого, ядовито-лимонного, оранжевого, малинового — чтобы в толчее волн сети просматривались издали. Выбрасываемые штормовыми накатами на берег, они становятся желанной добычей охотников до сувениров.

Около окна стоит на мощных бамбуковых ножках сколоченный из досок стол, на столе навалены рукописи, желтеет оплывшая свеча и открыта с листом бумаги в каретке пишущая машинка «Олимпия». Борис перед моим приходом как раз сидел за ней. Он пишет на ней не торопясь каждый день, по крупицам собирая и регистрируя наблюдения, оценивая их с точки зрения биолога.

Здесь же —- кровать и топчан.

Одиночество Бориса скрашивает потешный щенок Кулема.

Спрашиваю, что значит это имя.

—А вы как думаете?

Ну, я бы сказал, этакий неумеха, лопоухий...

—Нет. Кулема, кулемка — это ловушка для мелкихзверьков.

И что же, оправдывает он свое имя? Борис смеется и треплет щенка за ухо.

Боюсь, что пока нет. Но надежд не оставляю. Ночью Кулема нет-нет да и ворчит на мои кеды —

черно-белые, яркие, они навевают щенку какие-то быть может, не весьма приятные воспоминания. Утром все разъяснилось.

—Тут мне ребята с сейнера принесли ипатку и то-порка,—рассказал Борис,—живых, здоровых, уж не знаю, как они их раздобыли. Просили, чтобы чучея им сделал. В той комнате большую такую клетку видели? Это я соорудил, чтобы отловить одного либо пану, тут Кулема заверещал и к себе с визгом на подстилку. Не может, бедняжка, вытащить клычок из губы, и все тут. Еле я разобрался, в чем дело, и освободил его от этой напасти.

Попив кофе, берем фотоаппараты и идем на лежбище. До береговой залежки каланов минут двадцать хода.

Мало-помалу узнаю кое-какие подробности о них (позже мне в этом помогли и книги, и отчеты наблюдателей-звероводов).

Калан — единственный представитель семейства куньих, ведущий водный образ жизни. Его еще называют морским бобром или выдрой. Щенки именуются медведками, а годовалые — кошлаками.

Шкура ценится из-за высокой плотности меха, причем нежная густая подпушь достигает у калана длины остевых волос. Под мышками и на груди складки, потому, если сам калан достигает полутора метров длины, снятая с него шкура иной раз вытягивается до двух метров. Короче говоря, мех калана по, качеству, носкости и красоте не имеет себе равных,

Стеллер свидетельствует, что каланы у острова Беринга когда-то плавали многочисленными табунами. В середине XVIII века их ежегодный промысел составлял примерно тысячу голов. Котов даже и не били тогда, но вскоре промысел каланов катастрофически упал, их стадо было почти полностью истреблено. Почти на сто лет покинули они острова, а потом стали появляться снова. В 1924 году охота на них была запрещена — действие запрета длится и до сих пор. Это была очень своевременная мера: в стаде осталось не больше 350 зверей. Прошло не одно десятилетие, прежде чем численность каланов начала как будто неуклонно повышаться.

Мы вскользь толкуем обо всем этом, а Кулема беспечно трусит сзади. Иногда забегает вперед, что-то вынюхивает, потом опять занимает место в арьергарде. Вдруг он отчаянно взвизгнул. Оказывается, песец цапнул нашего доблестного песика за ляжку. Кулема даже не рискнул огрызнуться.

—Ай да Кулема — ловушка для мелкого зверя!— хохочу я.

Борис принимается стыдить щенка, а он только виновато виляет хвостом, чувствуя, что оказался явно не на высоте. Маленькое это происшествие на время отвлекло наши мысли от предстоящей встречи с каланами. Вскоре Борису предстоит пометить .нескольких зверей,— задача довольно сложная,— немудрено, что мысли об этом не дают ему покоя.

Оглавление