Бумаги, найденные в домике тинро

Но все же основную тяжесть конфликта с японцами вынесло на своих плечах население Медного. Уездной администрации в ту пору на Командорах фактически не было. Н. А. Гребницкий, бессменный на протяжении тридцати лет начальник островов, уехал в Лондон в служебную командировку. Он писал оттуда медновскому старшему надзирателю Николаю Никитовичу Лукину-Федотову: «В случае прихода военных японских судов о вооруженном сопротивлении не может быть и речи... вы должны заботиться только о поддержании авторитета русской власти и достоинства» Ученый-натуралист, Гребницкий не мог оставаться равнодушным к судьбе бобрового стада и в письме своем уточняет: «...главное внимание должно быть обращена на охрану бобров. В случае нападения.

Лукин-Федотов вооружил жителей Медного чем только мог — вплоть до дробовиков — и приготовился защищать остров до последнего патрона. (Пользуясь тяжелой обстановкой, сюда наведывались и американцы, но вынуждены были уйти ни с чем.).

В 1905 году остров Медный успешно отразил нападение высадившегося с четырнадцати шхун вооруженного японского десанта; правда, этой бандой много было уничтожено котиков и песцов. В 1908 году японцы сожгли в Глинке караульную юрту, разворовали разхозяйственную утварь, забрали три тонны угля Годомлешю.

Но алеутам и родная земля помогала: неизвестно ни одного случая, чтобы в перестрелке был убит алеут зато японцы всегда несли значительный урон в людях. Вот цифры: с 1906 по 1910 год (хотя война и закончилась, налеты японцев на Медный продолжались и достигли своего апогея именно к 1910 году) произошло семьдесят семь перестрелок, в результате которых было захвачено пятнадцать шлюпок, арестовано совок шесть и убито девяносто восемь хищников. Благодаря умело организованной обороне не пострадал ни один защитник Медного.

Впоследствии 68 жителей острова Медного принимавших участие в отражении -пиратских нападений японцев, были награждены медалями на Георгиевской ленте и знаками отличия Военного Ордена, а доблестный отставной фельдфебель Лукин-Федотов за свою безупречную и мужественную службу был произведен в подпоручики.

Я взял на память парочку позеленевших гильз с залысинки, и мы спустились в бухту Бабичева. Было солнечно, и Борису захотелось подробней ознакомить меня со своими «владениями». Места эти не посещались людьми, вероятно, годами, живописная их пустынность как-то даже подавляет человека. Горы добра, выброшенного морем: корабельного леса, бочек, анкерков, ящиков, скомканных нейлоновых тралов спасательных кругов, буев, пластмассовых и стеклянных поплавков, костей и хребтов разнообразных морских зверей,— горы такого вот не то добра, не то хлама громоздятся здесь и невольно привлекают внимание. Хочется что-то искать, ворошить, потому что, без шуток, много здесь лежит и нужных в хозяйстве вещей и уж во всяком случае таких, которые настраивают воображение на романтический лад.

Потом клочьями поплыл туман, и волей-неволей пришлось возвращаться домой. Потом просветлело. Потом, когда мы уже спустились к домику, туман опять наплыл, навалился, только уже с другой стороны.

— Ерунда какая-то,— бормочет Борис с неудовольствием.— Дергает эту вонючую сырость туда-сюда, с одной стороны острова на другую. Как будто нельзя дунуть сразу и прогнать туман весь.

Вскоре «дунуло сразу»: начинается волнение, начинается шторм. В белых барашках прошел гораздо мористее Глинки сейнер, повез шкурки в Преображенское. Пора и мне собираться туда же. Только для этого нужно возвратиться назад на Юго-Восточное лежбище и дождаться очередного сейнера: они ходят между лежбищем и селом довольно часто, пока стоит время промысла.

Обратную дорогу прохожу без приключений. Солнечно, остров просматривается далеко, а кроме того, за семь дней снежники и наледи порастаяли, идти здесь уже можно свободно, без подстраховки со стороны. Словом, иду, веселые песни пою и вспоминаю добрым словом неделю, прожитую в Глинке.

 

Оглавление