Бумаги, найденные в домике тинро

Самое опасное уже позади; спуск к берегу хоть и крут, но все же вполне преодолим. Впереди виднеется узкий перешеек. Оттуда мне предстоит часа два идти по берегу до самой Глинки.

На песчаном гребне перед спуском поневоле останавливаюсь: здесь довольно сильный ветер, так что шагу не ступить. Упруго рассекая восходящие к вершинам скал потоки воздуха, из-за гребня, которым я скрыт, прямо на меня вылетают глупыши и краснолицые бакланы. На виражах и в размашистых мертвых петлях этих воздушных гимнастов затормаживает плотными зарядами ветра, и тогда особенно картинны бакланы — будто замысловато, с выдумкой вырезанные из черной бумаги плоские растрепанные силуэты. Каждое перышко воспринимается отчлененно от остальных, все тельце светится как бы насквозь, оно распахнуто широко и взъерошенно. Это уже не птица, а ее символ, некая рисованная условность в духе японских гравюр, «укиё-э».

Кто-то здесь рассказывал об ураганном шторме в районе Юго-Восточного мыса. Дело было уже к зиме. Снежная крупа свистела над морем, перемешанная с хлопьями пены: у берегов стоймя вставали пластинчатые листья морской капусты — и она зябко трепетала над всклокоченными волнами, заламывала коричневые руки.

Глядя на встопорщенных бакланов и глупышей,

я вспомнил о тех беспомощных перед ураганом пластинах капусты, восставшей из пучины.

Я подумал о том, какие ураганы могут еще обрушиться на эти берега, какой накат загромыхает в этих бухтах, ворочая тяжеленные камни, какое эхо будет разноситься многоголосо окрест.

Мало что может устоять перед ураганом.

Но человек стоит.

И всегда стоял.

И будет стоять. Просто ему иначе нельзя.

 

{::Берег морских бобров::}

Так, пройдя по острым и крутым хребтам Юго-Восточного мыса, я спустился на перешеек, затем на берег и уже без всяких осложнений добрался до хижины биолога Бориса Хромовских. Скажем так: то был достаточно благоустроенный и прочный для этих мест домик. Как-то меня примут в нем? Ведь Хромовских не был предупрежден о моем приходе. Я рассчитываю только на то, что человек любого характера и образа жизни, обитая в одиночестве, пожалуй, скорее обрадуется временному гостю, чем огорчится. Но все это одни предположения, а на самом деле я немного волнуюсь, потому что, кроме имени и фамилии «хозяина» бухты Глинки, решительно ничего о нем не знаю. Еще л волнуюсь из-за того, что могу не застать его дома — может, ушел куда-либо «в остров».

Но мне повезло: в домике тихо играет приемник. Стук хозяин открыл не сразу — думал, что почудилось или собака царапается. Он не удивился, увидев незнакомого человека — заглядывает в Глинку кое-какой народ, хотя и не часто.

Это высокий рыжеватый парень с несколько утяжеленным лицом, привлекательным как раз своим «необщим выраженьем».

—            Да, да, я слышал о вас,— говорит он после того,как я представился.— Живите, пожалуйста.

—            А ничего, если я дней, быть может, на десять? Мы уже зашли в кухоньку, где жарко топится печь; стоит на полках в углу кухонный инвентарь, на столике тихо, с хрипами, воркует «Спидола», а со стенки от окна знакомо смотрится репродукция «Девочка на шаре» Пикассо (спасибо «Огоньку», что практикует такие вкладки,—они украшают ныне стены почти всякого жилья, и особенно в деревне, на краю света, где-нибудь даже в палатке или вагончике изыскателя).

—- Пожалуйста, живите хоть сколько угодно,— говорит Борис.— Вот, кстати, поможете метить каланов, а то самому мне трудно будет с ними справиться. Вы, наверное, есть хотите? Я, правда, недавно пообедал, но мы сейчас сообразим, печка топится...

' Мне здесь нравится; впрочем, при хорошем ветре этот домик, хотя он как будто и недавней постройки, наверняка ходит ходуном и изо всех щелей дует, но сейчас в нем уютно и тепло.

Оглавление