Бумаги, найденные в домике тинро

О нем можно говорить как о первооснователе нынешнего города-порта Тикси. Затем Северный Урал, где Евгений Николаевич возглавляет много лет Полярно-Уральскую геологическую экспедицию. Изысканиями на Таймыре он занимается уже после войны — пожалуй, вплоть до самой пенсии.

Разумеется, в этой справке не отмечены ни его дружба с выдающимся полярным изыскателем Н. Н. Урванцевым, ни знакомство с Отто Юльевичем Шмидтом (предложившим когда-то в бухте Тикси тост за ПЕРВЫХ СОВЕТСКИХ ДЕТЕЙ В АРКТИКЕ, детей Евгения Николаевича, мальчика и девочку, причем мальчик по матери был алеут и родился на острове Медном; юноша пал смертью храбрых в конце войны, командуя подразделением «катюш»). Общался Евгений Николаевич и со многими героями челюскинской эпопеи, в частности с прославленным летчиком Станиславом Леваневским, впоследствии пропавшим без вести в одном из трансарктических полетов.

Жизнь Евгения Николаевича — это благодарнейший материал для отдельного повествования, здесь скороговоркой ничего не скажешь. Однако есть надежда, что мы прочтем когда-нибудь книгу воспоминаний, над которой он работает. Безусловно, найдет в воспоминаниях отражение и работа Фрейберга на Командорах.

А вот другой командорский могикан, работавший на пушных промыслах чуть позже (1928—1931 гг.) — видный ученый-орнитолог Ганс Христиан Иогансен. Только живет он... в Дании. Любопытно, что после Витуса Беринга это второй датчанин, попавший на Командоры.

До революции Иогансен проходил в Томском университете курс биологических наук, да так, видно, и «застрял» в России, впрочем, сохраняя датское подданство.

Я с увлечением читал монографию Иогансена о птицах Командор, а совсем недавно обнаружил в камчатском областном архиве его отчет о состоянии командорских промыслов. В соавторстве с Виталием Бианки он издал впоследствии научно-популярную книгу о живой природе островов «Страна зверей».

В, 1937 году Иогансен возвратился в Данию. Дома он, впрочем, почти не сидел. Дотошное исследование птичьих сообществ было его глубокой привязанностью и страстью, ради этого он проникал в самые затаенные уголки .земного шара. Невольно поражает география его странствий — от Командор до Огненной Земли! Причем он прожил на Огненной Земле несколько лет совсем недавно, уже в довольно преклонном возрасте.

С учеными России он и до настоящего дня не порывает творческих связей, встречаясь с ними на зарубежных симпозиумах, помогая консультациями, советами, присылкой редких книг, поддерживая переписку.

В письме к Сергею Владимировичу Маракову он признается, что с особым удовольствием и часто вспоминает «командорские годы».

Медленно и трудно налаживалась в те годы мирная жизнь на Командорах, да ведь и вся страна переживала тогда исключительные трудности. Нэп, безработица, разрушенные корпуса заводов, а затем еще отсталая к нищая вчера Россия вплотную приступила к индустриализации, что потребовало огромных капиталовложений, полного напряжения сил.

Но не затухал общественный темперамент командорцев, не оставляло их чувство слитности со всем советским народом, чувство кровной связи с ним, с его чаяниями и дерзновенными помыслами. Крепло их политическое самосознание. Нельзя без волнения читать протоколы собраний промысловиков, помеченные 1923, 1924, 1925 и 1926 годами. (Неизменным в те годы председателем либо секретарем на этих собраниях был уже знакомый нам Антон Паньков, некогда избитый карателями-бочкаревцами.) Какие только вопросы не стояли в повестках дня! Избрание пожарной команды, дележ соли, выдача промысловикам бязи на паруса и веревок для собачьих упряжек, содержание вдов и отношение к церкви (во исполнение декрета СНК предложено верующим промысловикам взять ее на свое попечение), учреждение комитета содействия Советской власти, а также общества друзей воздушного флота (сбор пожертвований)... В Японии землетрясение — опять-таки на собрании решается вопрос об отчислении однодневного заработка в пользу пострадавших японских трудящихся.

Меня такие вот подробности всегда приводят в состояние некоего трепета — ведь все это маленькие приметы истории, которая необратима. И если их не зафиксирует в той или иной связи перо публициста, перо писателя, быть может, так они и сгинут в безвестности, в архивной пыли. А то и в огне пожара — бывало и так.

Оглавление