Ночевка превосходная

Тут-то я горько плакался о своей бедной участи: оставленный всем светом на пустом острове, без пищи, без платья, без всякой помощи! Что было бы со мною, если бы я сделался болен? Пришлось бы умереть бедственною смертью! Тщетно я ждал своих товарищей, которые обещали за мною приехать, но не бывали. Я боялся, не потонули ли они, переезжая через пролив; или, может быть, приехало за ними судно и взяло их, а меня, бедного, оставили здесь без милосердия. Разные мысли приходили мне в голову и иногда доводили меня до отчаяния».

Рассказ грустный, но, к сожалению, очень неполный против того, что на самом деле испытал и пережил обитая на безлюдном острове, русский промышленный Яков Мыньков! Собственно, эти его скупые воспоминания касаются только первой поры пребывания на острове. А во все остальные годы?

Признаюсь, что вынашиваю план написать о Мынь-кове книгу. Книгу о русском робинзоне. А материала о нем почти никакого, кроме приведенного выше отрывка. Вот и хожу вдали от человеческого жилья, «собираю» подробности, додумываю ситуации, в которых мог здесь оказаться Мыньков, пытаюсь постичь природу одиночества.

...Однако что об этом рассуждать. Нужно идти дальше. И я иду и иду, сгибаясь под тяжестью рюкзака, пока не открывается передо мной бухта Командора. Новый памятник на могиле Беринга я вижу впервые; строгий металлический крест на чугунной плите. Говорят, высота этого креста — три с половиной метра. Виден он издалека, тем более, что окрашен серебрином, резко выделяющимся на сочной зелени склонов.

Читал я как-то книжечку о В. К. Арсеньеве, наведывавшемся сюда после гражданской войны. В ней достоверные факты и дневниковые записи самого Арсеньева перемешаны с явными небылицами. По-моему, лучше написать суше, -скучнее, но точно. Так вот, обметая крылом куропатки камни и пропалывая сорняки {будто в огороде!), Арсеньев увидел длинную шпагу с погнутым концом и рукояткой из черненой латуни. На ее эфесе зеленела пластинка с буквами «В. Б.» Что ж, в 1891 году русская пограничная шхуна «Алеут» заходила на Командоры, и члены ее экипажа возложили эту шпагу на могилу Беринга. Сейчас она как будто находится в Хабаровском краеведческом музее. Дальше Арсеньев обнаружил на могиле «несколько золотых монет из России, Дании, Голландии и Британии». Чего ради на могиле будут лежать именно монеты, да еще из стольких стран, да еще и золотые?!. И все в подобном роде. Беллетрист — и то такого не сочинил бы. С грустью вспомнил я эту книжечку в молчаливой бухте Командора. Ибо ничто не вызывает у меня такого внутреннего протеста, как недостоверная документальная проза! Очерк есть очерк, что бы там ни твердили теоретики литературы. В нем недопустим вымысел хотя бы потому, что те, кто придет вслед за нами, изучая наши книги и пытаясь по ним что-либо исследовать и уточнить, будут элементарно путаться и недоумевать. Был введен однажды в заблуждение и я, когда упорно искал на Командорах вычитанные в книгах одного автора подробности. Мне очень важно было знать, соответствуют ли они действительности. Полагал, что в свою очередь и этот автор горы книг переворочал, прежде чем решился что-либо походя утверждать, да что там — просто ту или иную краску использовать. Если же ты что-то домысливаешь, заполняешь пустоты между известными тебе достоверными фактами игрой воображения, то и называй свое произведение рассказом, повестью или романом. Романизированной биографией наконец!

Когда-то, еще в 1763 году, Сумарков писал:

Тщетно глубины утроба Мещет бурю, скорбь и.глад; Я у Берингова гроба. Вижу флот, торги и град...

Предвидение поэта в полном смысле не сбылось, ибо нет здесь удобных для флота стоянок. Для оживленного товарообмена тоже нашлись более подходящие места. Зато вот вездеходы сюда уже пробираются с грохотом и лязганьем. —А на вездеходах — досужий хуриллы и. не хуртлы, те, которые почему-либо не согласны ходить пешком. Трава вдоль речушки примята гусеничными траками во всех направлениях — это понятно, в ней нерестится горбуша, у горбуши — отменного вкуса икра.

Оглавление