Ночевка превосходная
Любит песец подобно человеку, морских ежей и мамаев. В мае — июне, когда бычки у самых берегов откладывают между камнями икру, песцы по отливу собирают ее; иногда здесь можно полакомиться и самим бычком, не успевшим улизнуть вовремя.
С началом же птичьих базаров жизнь и вовсе становится сытной. Песец в поисках яиц забирается на головокружительные кручи (нередко, сорвавшись, разбивается насмерть). Он вступает в единоборство с птицами, чаще с подранками, но иногда в состоянии справиться и со здоровой; почему-то не ест он чаек-говорушек; у гопорков отгрызает, украшенные тяжелым клювом головы, видимо, особо для него лакомые, но на худой конец захватывает и тушки. Нора его иногда бит-
ком набита продовольствием — песец не привык рассчитывать на безоблачное будущее (однажды я насчитал возле дыры до полусотни изгрызенных и целых тушек). Запасы яиц, похищенных из гнезд, подчас достигают десяти-пятнадцати штук. Не брезгует песец и мясом собратьев, попавших в капкан!
Кит, выброшенный морем, в своем роде настоящий склад мяса, которого хватает всем песцам в округе.
Песец на островах почти лишен врагов. Впрочем, в поселке ему может повстречаться собака или кошка, от которых он держится подальше. А на лайде может подстеречь ворон, любитель именно тех кормов, которыми песец обычно запасается; бывает, что слабого песца ворон может и заклевать, пробив ему череп.
Когда здесь не было клеточного песцового хозяйства вообще, песец отстреливался охотниками на свободе. На него расставлялись ловушки. Зимой песец тем легче шел в ловушки, что, бегая по лайде, не всегда мог утолить голод; да и бухты с удобными песчаными лайдами часто бывали забиты шугой; над берегом по обрывам нависали снежные карнизы и козырьки.
Волей-неволей песцов приходилось подкармливать. Причем получалась довольно неутешительная картина: если в 1928 году на песцов расходовалось семь тонн подкормки, в пятидесятых годах эта цифра возросла во много раз! Как ни странно, в эти последние годы было отмечено даже снижение прироста поголовья. А себестоимость шкурки резко повысилась.
Надо отметить с сожалением, что,
сколько существовало на острове Беринга клеточное звероводство, не было здесь
рекордных показателей. Условия суровые, песец в неволе не очень-то процветал,
как за ним ни хаживали. Были, конечно, достижения, опытные звероводы всячески
оберегали помет от болезней, самоот
верженно лелеяли — труда много, а
результаты не радовали.
К тому же хороших, опытных звероводов всегда не хватало. Таких, как Зинаида Ивановна Копейкина, ныне уже вышедшая на пенсию. Рассказывают, что она носила слепых еще, квелых щенков за пазухой, высиживала с ними по два сеанса в кино, укладывала спать дома на подушках, отпаивала из пипетки либо прямо изо рта глюкозой, откармливала куриными желтками... Стало привычным, что она забирала щенков, от которых отказывались другие звероводы: авитаминозных, цинготных, хроменьких, увечных.- И мало-помалу возвращала их к жизни. Песцы — зверюшки неблагодарные, оттого-то и лицо у Зинаиды Ивановны бывало в свежих шрамах, а руки в бинтах.
Я неспроста говорю о клеточном песцовом хозяйстве на островах в прошедшем времени, ибо ныне оно упразднено.
В чем лее причина? Оказывается, не та несколько лет назад установилась мода. Мода пошла на так называемого норвежского вуального песца — более гладкий, с шелковистым отливом мех. Попробовали на скорую руку завести норвежского — тоже не получилось; малый выход щенков на самку, явно убыточно. Сейчас ни командорского, ни норвежского...
Иван Федорович Скрипников, когда я его порядком допек своими расспросами, признался откровенно:
— Да, может, и поспешили мы с песцом. Мода — она, понятно, с причудами. Был голубой песец не модный, а теперь вот, поговаривают, снова появился спрос на лохматый мех. Только теперь уж вся надежда на охотников...