Ночевка превосходная
Да и зачем идти куда-то еще, когда я нахожусь в самом что ни на есть полном и безраздельном царстве птиц, преимущественно кайр; известно, что на Командорах их почти вдвое больше, чем, скажем, на Баренцевом море. Они кучно гнездятся на крутых скальных срывах — издали такая скала кажется испещренной нотными знаками. То одна, то другая кайра вдруг начинает поспешно махать крыльями. Просто непонятно, на чем они там держатся. Естественно, что время от времени у птиц нарушается равновесие. А ведь где-то там, на этих маленьких скальных зазубринах, за которые едва можно лапками зацепиться, есть еще и птенцы. Должны быть, во всяком случае. И мне хотелось бы хоть одного сфотографировать, но никак не удается; я их нигде не вижу, куда-то они упрятаны в укромные места.
Придерживаясь за борщевики и колосняк, восхожу по рыхлому отвесному склону на макушку непропуска. По загривку, обильно утыканному затравеневшими кочками, словно бородавками, можно добраться до самых карнизов, вплотную к гнездам. А тут уже раздолье как на ладони базары, расположенные напротив: вон на отдельном кекуре желтеет среди травы песчаная залысина—:и сколько же там топорков! Издали кажется, словно жучки с красными головками повылезали из норок на солнце. Это так называемый «клуб». Среди топорков важно расхаживают одна-две серые чайки. Ниже в задернованном склоне торчат из гнезд уже только головки топорков: благодаря клювам они отчетливо заметны. Норы у них тянутся в глубь дерновины иногда до двух метров. Между кочками по краю карнизов прекрасно утоптаны дорожки — это сеть сообщения песцов. Иногда под кочками встречаются их норы,— почти перед каждой на вытоптанной площадке следы пиршеств: то истерзанное крылышко, то скрюченная лапка...
Поднимаюсь выше, обзор увеличивается. Сверху видно, как плещутся вместе с волной длинные разлатые пластины ламинарий: кажется, что все это происходит за стеклом гигантского аквариума. Вот лениво прошла, темнея мускулистой спинкой, крупная треска, до чего же она отчетлива, объемна в прозрачности воды! Словно смотришь кадр из фильма Ива ' Кусто... Широко разевая клювы, посвистывают чистики-каюрки — плотно сбитые, веселые птички. Кочкообразные склоны непропуска с южной стороны сплошь заросли желтыми одуванчиками, среди которых надменно и резко синеют стройные ирисы. Нахожу плотный белый гриб — он важничает среди цветов, словно королевская особа в окружении вассалов.
Примерно об этих местах геолог Йозеф Морозевич отозвался в 1903 году: «Серая безнадежная пустыня. Только в глубине долин и на склонах скалистых выступов глаз жадно ищет зелени, ковров дерна, а найдя — удивляется как редкости…»
Не хотелось бы упрекрать его в ограниченности зрения, но куда же он смотрел?
Пора возвращаться в ту хижину, мимо которой я прошел днем.
Едва проветрил волглую одежду, сварил ужин — легла темнота. Зажигаю свечку и начинаю записывать впечатления последних дней — раньше не успевал. Пламя свечки колеблется, в щели дует, где-то под скалами ворчит и плещется океан.
На ночь с силой притягиваю щелястую трухлявую дверь, загибаю на ней толстые ржавые гвозди, чтобы не отворилась. Знаю, что годами здесь никто не ходит, кроме разве вездесущих песцов, а все же лучше запереться. Такова сила привычки: мой дом — моя крепость. Сразу чувствуешь себя спокойней.
Утро. Мне предстоит теперь перевалить остров через вмятину между горами. Но, во-первых, до вмятины шагать да шагать мимо топких озерец, через крючковатые заросли березового и ивового кустарника, через колдобины и ущелья, а во-вторых, вмятин здесь несколько, и я не уверен, что ориентируюсь точно так, как советовал в свое время Томатов. Выбираю на свой страх и риск наиболее приемлемый для меня в данных условиях маршрут. С трудом вырвавшись часа через полтора из низинной, совершенно выматывающей силы тундры, начинаю подъем на уже обдутые ветрами лысоватые солки.
Часто-густо попадаются грибы — не
прохожу мимо, рву подряд. Да какие грибы! Грибная элита, медаль 
каждому на ножку
вешать на золотой цепочке. Солоухина бы сюда, чтобы сочинил в их честь
дифирамб, достойным образом воспел это изящество и совершенство форм, эту
волнующую рьяность красок.