Ночевка превосходная
будь всегда сориентируюсь на местности. А от нелепых случайностей никто не гарантирован даже дома.
— Помни,— смирившись, напутствует меня Эдик,— помни, что я буду ждать тебя в Гладковской. Сегодня семнадцатое августа. Я жду тебя до двадцать третьего, даже до обеда двадцать четвертого. Если не придешь, ухожу в село, буду поднимать тревогу.— Он расшнуровывает свой рюкзак.— Бери, что тебе надо из продуктов.
Иду трудно. Настроение скверное. Однако мало-помалу переваливаю одну вершину, переваливаю другую, третью... через каждые сто шагов отдыхаю... Внезапно сквозь лоскуты верхового тумана опять открывается бухта Дикая, или Диковская,— я зашел к ней с тыла. Но она еще далеко внизу. Значит, вниз и вниз, но спуск не лучше подъема, крутизна такая, что склон иногда уходит из-под ног,, каблуки скользят по шуршащей щебенке, я падаю, кувыркаюсь, наконец за что-то удается схватиться, за какой-то ненадежный корешок. И опять спуск, ноги не выдерживают тяжести рюкзака, подгибаются. Наконец сваливаюсь в кустарник, в какие-то сплошь заросшие овраги, ямы, колдобины,— но это уже спасение. Как бы ни было трудно, до берега уже недалеко и, пожалуй, ничто не сможет преградить мне дорогу.
Одно плохо: берег пустынен, ночевать негде. Палатки у меня нет. Устраиваю в траве на береговом карнизе постель: стелю лист полиэтилена, на него — спальный мешок, в изголовье кладу рюкзак. А сверху укроюсь еще одним листом — на случай дождя. Заодно готовлю все к ужину.
Вдруг грохот, летят камни — там, где я только что разведывал проход на утро, обвал! В стиснутой скалами бухте жуткое эхо...
До чего унылая бухта, даже песцов не видно.
Всласть попив жидкого кофе, залезаю в спальный мешок' лист полиэтилена прижимаю по бокам заранее припасенными камнями: чтобы ночью не сорвало ветром. Момент торжественный: это первая в жизни ночь, которую я провожу в полном одиночестве, в совершенно пустынной бухте, под совершенно открытым небом. Испытываю ли я особое удовлетворение от этого? Глядя на ночь — нет. Все так угрюмо вокруг, так молчаливо.
Встаю чуть свет. Быстренько собираю постель. Кипячу кофе. Тороплюсь изо всех сил, чтобы как можно больше пройти непропусков, пока не настигнет прилив. Там, где вчера громыхал обвал, прохожу без помех, но с опаской; от влажных камней со свежее изломанными гранями несет знобящим холодком. И вдруг оказываюсь в ловушке, которой не ожидал: передо мной широкая и глубокая щель между рифами, этакое цельнотесаное ложе в их монолите, заполненное вздыхающей подобно живому существу, плавно прогибающейся водой океана. Как ни полон отлив, вода отсюда все же не отсосалась и, видно, теперь не отсосется. Не хочется думать, что мне придется перебираться через эту промоину вплавь. Добро бы налегке. Но с рюкзаком? Так неужели же опять карабкаться на следующий хребет — и все ради одного-единственного непропуска? В смятении отступаю, скольжу взглядом по гладким, будто стесанным камням, по этим высоченным кручам — в них никакого проблеска.
Но что это? Неужели почудилось? Подаюсь влево, плотнее к скале — ив безотрадной черноте непропуска, сочащейся соленой влагой, подобно прянувшему снизу вверх лучу, виден свет. Будто включили вдруг вертикальную люминесцентную лампу. Пещера? Неужели сквозная? А что, если и в ней не даст пройти глубокая вода? О, такие случаи в моей практике бывали. Попадался я в похожие ловушки на Курилах. Хотя бы на острове Кетой.
Робко приближаюсь к источнику света — передо мною будто кулиса отодвигается: свет все сильнее, и наконец уже явственно видна узкая пещера. Протискиваюсь в нее с трудом, но дальше, слава богу, она расширяется. Внизу клокочет вода —- я с дрожью ощущаю ее злобный плеск. Но, раздвинув ноги циркулем не эстетично раскорячась (зрителей, впрочем, нет, стесняться некого), здесь можно проскользнуть. А куда? Гам будет видно. Пока вперед. Теперь я уже боюсь как бы пещера не расширилась — ноги не резиновые,' их длины едва хватает, чтобы не сорваться с узких приступок в воду. Прохожу через непропуск насквозь и воспринимаю это не только как редкую удачу, но как подлинное чудо. Ведь пещеру я заметил случайно Мог бы и возвратиться. Сижу на сухом гладком рифе, отдыхаю душой. Нюхаю ромашки, пробрызнувшие из расщелины. Кидаю на непропуск косой подозрительный взгляд: неужели он уже позади? А сколько было волнении...
Все шибче начинает припекать солнце, но с моря доносит приятный ветерок. Идти легко, тем более что все непропуски уже не пугают — вода по отливу далеко отпрянула от них.