Село преображенское
Словом, Черский терял
популярность среди населения, отдельные его распоряжения саботировались, и он
упал духом. В противоречивой обстановке на островах и тем более в том,
что" происходит во. всей огромной России, он так и не сориентировался.
Правда, после свержения колчаковщины, чуть только началась навигация и
восстановилась связь с материком, Черский 
перестроил
здесь свою работу в соответствии с указаниями большевистского облисполкома
Камчатки.
А потом пришла осень 1920 года. И опять на Камчатке установилась власть белых...
Черский принял морфий. Трудно сейчас судить, был ли этот крайний шаг только следствием трагического непонимания того, что происходит в стране, душевного разлада с самим собой или же он усугублялся и мотивами глубоко личного порядка.
Население тяжело переживало эту утрату. Говорят, что хоронили его с почестями.
Александр Янович оставил завещание, в котором, к сожалению, не привел мотивов, вынудивших его к самоубийству, а просил лишь в его смерти никого не винить, личные, вещи распределить между людьми, с которыми он близко сошелся на Медном и которые помогали ему в работе. Свои рукописи он завещал какому-либо научному обществу Владивостока, и они действительно были увезены с острова в 1921 году сотрудником владивостокского музея. Ныне всякий след их потерян.
Безвременная смерть Александра Черского (ему был всего лишь сорок один год) не дала ему завершить начатых исследований, которые, вероятно, представляли бы значительный научный интерес.
Я искал на Медном участников стычек с японцами в 3905—1910 годах, но слишком много воды с тех поп утекло. Зато познакомился с умным и красивым стариком Александром Феоктистовичем Паньковым (дедушка Паюк, как его называет молодежь). А так как защищали здесь остров все от мала до велика, полагаю, что и он, тогда еще салажонок, подносил старшим боеприпасы и еду. По крайней мере, он здесь едва ли не единственный, кто еще помнит героя обороны подпоручика Лукина-Федотова.
Паньков до революции уехал с островов и плавал одно время на «Адмирале Завойко». В гражданскую партизанил в районе Сучана в отрядах Сергея Лазо. Был ранен. Лоб у старика, рассечен штыком — память о встрече с интервентом-японцем во Владивостоке.
Закаленный моряк, возвратившийся на острова еще в 1925 году, живет он аскетически. Железная кровать. Стол. Стопка книжек. Журналы по подписке. Репродуктор. Со стенки ослепительно улыбается кинокрасавица певица Дорис Дей.— наверно, племянница повесила, Живет он вроде бы один, но родственников много, здесь почти все между собою родственно связаны.
С удовольствием запечатлел на фоне Преображенской бухты его прокопченно-темное, из тех, о которых говорят — бронзовое, лицо, резко иссеченное морщинами, благородно оттененное сединой стриженных ежиком волос.
Алеуты в большинстве своем упорные домоседы. Нередко из их поведения можно сделать вывод, что Командоры и впрямь лучшее в мире место, все остальное вряд ли даже достойно внимания. Если красавец алеут Миша Т. и соблазнился материком, поехал с мед-новским председателем сельсовета Иваном Строгановым на его родину под Ярославль, то для того, вероятно, чтобы раз в жизни посмотреть, что такое большое отечество его Россия. А заодно уж и жену на Медный привез ярославочку, разговорчивую, веселую, лицом, жестами и голосом похожую на известную до войны актрису Янину Жеймо..
А вот Иван Строганов, наоборот,
женился на алеутке и уехал к себе на Ярославщину, но был уже отрав
