Село преображенское
Ведь у нас не такое уж большое стадо, а у них два миллиона котиков. Два миллиона нет нужды и считать, кроме как приблизительно, на глазок. Словом, они могут хвалить нас без всякого ущерба для собственного самолюбия и собственных лежбищ.
Здесь уже говорилось, что промысел котиков в нашей стране ведется исключительно за счет холостяков. Забой самок нарушает равновесие сил при образовании гаремов,— по крайней мере, так было до сих пор.
Правительство США все же разрешило у себя на Прибыловых островах забой самок, причем в том же количестве, что и холостяков.
Американские биологи, которые, надо думать не с кондачка решали этот вопрос, а прежде семь раз отмерив, в обрисовке Иильсетера выглядят довольно-таки непривлекательно. А все поза, дилетантство автора. Разумеется, проще бить самцов-холостяков. И «эти нее», и моралистам спокойней. Но и избыточной бои самцов может привести (и приводе) Трому нарушению биологических взаимосвязей в кобиковом сообществе. Да и потом, есть же все-таки разница при рода ли «позаботится»( наказывая наиболее подходящем численном соотношении самцов и самочек в стаде, или в этот процесс руководствуясь разумными мотивами, внесет свои правки человек! Главное, чтобы мотивы были.
В командорском стаде, видимо, еще долго единственно целесообразным будет промысел самцов-холостяков. Вот и хорошо. Хорошо, что многие тысячи черненьких (детенышей) не останутся сиротами. Ну а дальше видно, какие условия промысла навяжет человеку эта самая хваленая природа. Она добра, но она и злая. Безоглядно на нее полагаться нельзя.
А как вообще бьют сейчас котиков? Да так как били еще в восемнадцатом веке - обыкновенной палкой,
«дрыгалкой».
Если не убьешь зверя сразу ударом в переносицу, бьешь уже по затылку— получается
кровоподтек; луковицы волос нарушены, и в таком месте мех лезет. Придется
обрезать шкурку не от глаз, а дальше по затылку, что, конечно, обесценивает ее.
Вот Геннадий Нестеров как раз и стремится освободить промысел от забоя
дрыгалкой.
Мы идем с ним по крытой эстакаде, ведущей в самую гущу лежбища. Долго наблюдаем в щелочку за редким даже для таких крупных котиковых скоплений явлением — малышом-альбиносом. Он достаточно окреп, прыгает по лежбищу (точнее сказать — ковыляет), но, более мой, какая незавидная жизнь ему предстоит! Точно так же, как в школе не дают прохода малышу с какой-либо малопривычной внешностью, ну скажем, отъявленно рыжему, так и здесь беловато-желтого котика сопровождает толпа черненьких: они задевают его, покусывают, преграждают дорогу. Им страшно любопытно, у них вся мальчишески-жестокая повадка...
Интересуюсь, в какой стадии находятся опыты Геннадия по применению дитилина для забоя котиков (этот препарат, имеющий свойства растительного яда кураре, применявшегося в разных целях еще в древности, как раз и призван, по идее молодого ученого, вытеснить с промысла варварскую дрыгалку).
Опытами Геннадий занимается давно, и они уже дали вполне положительные результаты — инъекция дитилина делает котика неподвижным на столько времени, чтобы как раз можно было успеть его умертвить. При этом способе сохраняется почти стопроцентное качество меха. Кроме всего прочего, отгон не будет иметь той, мягко говоря, неэстетической окраски, которая так пугает иных беллетристов.
— Видишь ли,— отвечает он,— дело, так сказать, за техническим внедрением этого метода. Ведь, собственно, опыты я веду на уровне кустарном. Очень неудобно, иглы в нашем инъекторе тонкие, гнутся, а масса котиков во время отгона возбуждена, накатывается валом. Кольнешь которого не совсем удачно, а он, понятно, реагирует на укол, огрызается, хватает бамбук зубами. Словом, нужен настоящий инъектор — скорее всего, металлическая полая трубка, в которой уместились бы и шланги, подающие дитилин, и сам дитилин. А то сейчас колоть зверя, будучи сплошь увешанным всем этим, сам понимаешь... никакой маневренности. Но Камчатрыбпром и ТИНРО, с ведома Москвы, уже дали разрешение на практическое применение дитилина.