Лиха беда начало

зрелище из ряда вон... Они не реагировали на шум двигателя, на крики, даже на то, что в одного выстрелили из карабина: киту это все равно, что укус блохи.

Почему же вы не сфотографировали это фантастическое скопище китов?— вскричал я.— В мире нет ни одного подобного снимка!

Если бы знать...— развел руками Давыдов,—Фотоаппарат был не заряжен. А потом и стадо мало-помалу раскачалось, завздыхало и преспокойненько ушло. Мы от него на сейнере подальше, подальше, чтобы не растоптали ненароком.

Вот капитан Давыдов уже, пожалуй, повстречал свое неожиданное и Неизведанное. Ведь даже легендарный капитан Ахав из романа Мелвилла «Моби Дик, или Белый кит» не смог бы утверждать, что ему случилось видеть нечто подобное.

Потому и хожу. Стараюсь рассмотреть остров в микроскоп. Стараюсь ничего, даже самую малость, не упустить. Расколол, к примеру, неугомонный Отто Шмидт каменную плиту осадочного происхождения — а там отпечаток ископаемой рыбы чуть ли не метровой длины. Очень я доволен, что мне посчастливилось оказаться «на месте происшествия» и помочь погрузить эту глыбу в вездеход. А кстати, что за диковина? Пока и Шмидт этого, не знает. В Москве палеонтологи разберутся. Плутая по распадкам, зорко смотрю на окрестные вершины-ориентиры. Чем ближе к перевалу, тем оголеннее сопки, и поэтому легче становится идти. На продолговатых хребтинах увалов начинают' мелькать грибы. Сперва один замаячил, потом пять сразу, потом невмоготу уже их собирать. Да и некуда, разве за

пазуху?

Но вот взблеснул вдали океан, отвлек внимание.

В прибрежном кустарнике каждый шаг пришлось пробивать не столько ногами, сколько грудью, однако описывать этого не буду. Скоро ли, нет ли, вхожу в траву близ кормушки, ныряю в нее, как в зеленый омут. Вьется поодаль голубой дымок, словно нежная гриновская девушка приветственно машет платочком, зовет к себе. Подстраиваясь под этот желанный дымок, я даже запеваю некую песенку, но голос мой, видимо, так слаб, что Эдик меня не слышит. Нет, не гриновская девушка, не командорская Ассоль или Дэзи, а именно Эдик. Я и этой встрече бесконечно рад! Одиночество все-таки немного меня угнетало.

Наконец увидев меня. Эдик шумно выскакивает из высоченной травы. Усы встопорщены, золотой зуб празднично сияет. Обнимаемся, хлопаем друг друга, он что-то возбужденно тараторит.

Но какой тут у него везде порядок! Натаскал кучу дров, соорудил подобие столика, по сторонам костра — чурбаки для сиденья. Жил он здесь прочно и увлекательно, совершал вылазку на природу, подкармливал

песцов.

— Знаешь, они ко мне в кормушку стали запросто приходить! У костра грелись. Малыши у них страшно

забавные.

Отдаю грибы в длинном, как кишка, полиэтиленовом пакете. Эдик на минуту скрывается в кормушке, Выносит оттуда японскую пластмассовую миску, какие часто выбрасывает здесь море, жестом фокусника сдергивает с нее дощечку. Миска почти до краев наполнена светящейся икрой горбуши — зерно к зерну, ни одного мятого... Вот это мастер! Вот это хозяин!

— У меня и рыба жареная есть. И ликер, я его не пил, ждал тебя. Разве только глоток, когда возвратился с той чертовой горы, где мы расстались,— сокрушенно признается он.— Вот тогда настроение было скверное, немного глотнул...

Как прекрасна жизнь, когда все в ней складывается по плану, и не льет покамест дождь! И когда часы досуга в глухом краю коротает с тобой занятный попутчик.

Утром, пока мы умываемся, песец тут же в речушке охотится за горбушей. Изредка я смотрю на него с ленивым любопытством: напрасны, мол, все твои старания. Однако он тут же, словно мне назло, выхватывает из струящейся ряби увесистую горбушу и смотрит на меня, и смотрит: поучись, мол... Я досадую, что нет фотоаппарата, а бежать за ним некогда: песец уже юркнул в заросли, Жаль. Не часто такое увидишь. Зато на рыжих скалах меня ждет удача: здесь подобно реактивным истребителям с шумом проносятся ипатки.

1[2]3
Оглавление