Лиха беда начало
Уже двадцать первое августа. По
уговору Эдик ждет меня до утра двадцать четвертого. Теперь можно и не
торопиться. Завтра встречусь с ним, Остается лишь снова пересечь остров — з
направлении к Тихому океану.
Но что такое — я не узнаю речки Половпвы, за которой рассчитываю переночевать в юрташке. Никогда она не была так глубока, ведь я переходил ее вброд много раз. Даже в коротких резиновых сапогах. Сейчас, правда, прилив, но и выше по течению я не могу отыскать подходящего места для того, чтобы перебрести. К тому же здесь туча комаров. Раздеваюсь, вскидываю рюкзак повыше. Комары грызут тело с остервенением, а я даже отмахнуться не могу. Вода ледяная. Дно густо усеяно камбалой, заиленной, сверху почти незаметной, похожей на плоские тарелочки. На одну зазевавшуюся наступил — она щекотно выскальзывает из-под пятки. Наконец-то вот он, противоположный берег.
Но комары не дают покоя и в юрташке. Тщательно законопачиваю все щели. Сплю с удобствами.
С утра наваливается облачность, сыро, слякотно, сквозит местами туман. Высоченная трава гнется под обильной росой. А мне пробиваться через нее к бухте Гладковской!
В обратном направлении, из бухты Гладковской к могиле Беринга, проходил и Арсезьев со спутниками и проводником-алеутом. У автора, очерк которого я уже упоминал, предприятие это описано как смертельно рискованное: «Земля стала мягче к влажнее. Запахло тиной торфяных болот. Местами отряд шел по зыбкой моховой коре над трясиной». Места, по которым как раз я сейчас иду. Хотелось бы и мне написать что-нибудь этакое о зловещих трясинах, подстерегающих путника, только вот беда — нет их и в помине. Встречаются, правда, на островах так называемые «волчьи ямы». Течет, например, невидимый подземный ручей. Кое-где на поверхность выходят воронки-отдушины. В такую воронку можно провалиться довольно глубоко, можно и ногу сломать. Но за всю историю (говоря высоким штилем) никто ничего не ломал. А в книге дальше—-хуже: «Но вот гнилостный запах болота стал резче. Алеут впервые за долгий путь нахмурился и, став тревожно серьезным, громко предупредил:
— Все идите только за мной!
Но и эта предательская топь, где один неверный шаг в сторону грозил смертью, осталась позади».
Комментарии, пожалуй, излишни. А ведь беспристрастный и точный рассказ о походе Арсеньева через эту тундру, насыщенный живыми подробностями, был бы куда ценнее и полезнее для читателя. Между тем автор решительно не замечает, что подобным сочинительством лишь дискредитирует доброе имя известного путешественника и писателя.
Меня иногда спрашивают, зачем я
хожу и хожу по островам, какую, собственно, преследую цель. Ну, одну из причин
я уже объяснил, когда рассказывал о Мынькове. Можно объяснить и другие.
Во-первых, из чисто спортивного интереса, без всякой, пожалуй, цели — люблю
ходить по диким пустынным местам, дыша полной грудью. Где же еще и походить,
как не здесь? Во-вторых, ради фотоохоты,— чем дальше от села, тем она успешней.
В-третьих, чтобы не выдумывать подобных «предательских топей». Да ведь не
побывай я здесь дважды — возможно, и поверил бы! И наконец, в-четвертых — я
всегда лелею надежду за тем либо следующим мысом повстречаться с Неожиданным и
Неиз
веданным. Меня
поразил однажды рассказ капитана сейнера «Елец» Николая Семеновича Давыдова.
Ему посчастливилось увидеть при полном штиле в проливе между островами нечто
почти невероятное. Здесь, как он утверждает, спало огромное стадо
китов-кашалотов. Голов пятьсот, сказал Давыдов. Если их была всего сотня — и
то.